Мальчики

Авторская книга поисковика отряда имени Анатолия Пронина Ирины Богачевой «Забытый батальон», которая повествует о судьбе батальона Рагинского, была издана тиражом в 60 экземпляров. В нашем районе есть всего лишь 2 экземпляра. В связи с этим, по просьбам читателей и неравнодушных людей, мы печатаем главы из данной книги, предоставленные Угранским историческим музеем.

Мальчикам 3-го батальона 304 полка, навсегда оставшимся 19-летними, посвящается…

На фронт уходили по-разному. С тяжелым сердцем, с болью, с надрывом покидали дом взрослые мужчины, отцы. Часть жизни уже была прожита, и это крепко держало их на своей земле, с которой приходилось расставаться. В их судьбах было многое: радость, любовь, победы, поражения, улыбка любимой и распахнутые для объятий детские ручонки. Все это у них отбирали нагло, грубо. Повестки из военкоматов вороньем разлетались по домам, вырывая мужчин и бросая их в окопы, к мерзлым орудиям, в сырые землянки, в смрадные болота, в огонь горящих танков и в братские могилы. Хотели они этого? Нет. Стремились в это пекло? Нет. Но они ушли. Так было нужно. Каждый ушел со своей, прожитой лишь до половины судьбой. Война рано или поздно закончится, и будет снова звучать смех, будет прежняя жизнь, и даже если им не суждено будет вернуться, они останутся жить в памяти своих детей, в горьких снах своих жен. Так думали они, сидя в траншеях и умирая в госпиталях и медсанбатах.
И только 18-летние мальчики не уходили на фронт, они рвались туда, рвались отчаянно, искренне и по-детски веря в справедливость, честность и благородство. Они нетерпеливо ерзали, сидя за партой и доучиваясь последние школьные годы, очень переживая, что война закончится без них. Они так боялись на нее опоздать! Успеть, умчаться, вырваться на войну любыми путями. Остальное — потом. Они и жизнь оставляли на потом. Обивали пороги военкоматов, хитрили, приписывая себе лишний год или два, и ждали с юношеским нетерпением долгожданной для них и зловещей для их матерей повестки, этого заветного пропуска во взрослую жизнь, настоящую жизнь, где совершалось что-то очень все самое важное и нужное сейчас для их Родины.
Как заговорщики тайного общества собирались они вечерами в условленном месте, где обсуждали план побега на войну. Когда же уходили счастливчики на полгода старше их, то кусали губы от досады и бессильной злобы на так медленно идущее время.
Зачитанные до дыр романы Дюма, Жюля Верна сиротливо стояли на книжных полках, проводив своих товарищей на войну. Уходя на фронт, мальчики запрещали матерям их провожать, бравируя своей взрослостью; они убегали, хлопнув дверью, не оглядываясь, чтобы в этот момент предательски не хлынули ручьем еще детские несдержанные слезы.
А потом были месяцы военных училищ, и снова еще не фронт. Когда же, наконец, настоящее дело? С одной школьной парты за другую! Только учителя сменились. Жесткие и неумолимые командиры гоняли их до изнеможения, до просоленных от пота гимнастерок, до темноты в глазах, до ломоты в суставах, до хрипоты, до трещин на губах от жажды на марше, до слез, этих все еще детских и всегда не вовремя слез. Но так нужно! А в коротких передышках между подготовкой они аккуратным школьным почерком писали мамам письма о том, что все хорошо и вовсе нечего расстраиваться, искренне не понимая в азарте юности и страстных мечтах о подвигах и сражениях, что уже огорчили, опечалили своих матерей, многие — навсегда.
Но вот позади год учений и тренировок, еще несколько сот километров — и фронт! Шел 1944 год. Эшелоны с батальонами, ротами, полками, дивизиями мальчишек, во главе с такими же безусыми командирами, мчались на запад, выбрасывали их в топку войны и торопились обратно за новой партией.
И вдруг куда-то мигом подевалась мальчишеская удаль и лихачество, притихли балагуры и шутники. Мальчишкам стало по-детски страшно, и предательски похолодело в животе, как на выпускных экзаменах, от страха и жгучего любопытства: «Какой же билет попадется? Может, счастливый?» Их спасало одно: все страхи побеждала великая и безграничная вера молодости в свои силы и в бесконечно длинную жизнь впереди, а еще жажда жизни, неутолимая, жгучая.
Вот она война! Первый бой. Смелый, решительный, отчаянный, стремительный? Нет. Вместо этой бравады — страх, растерянность, боль, крик и невысказанный вопрос в глазах упавшего рядом товарища: «И все?» Это потом в книге про них напишут о добровольцах в первом бою. Но в тот момент, в момент приказа «Добровольцы! Вперед!», они так и не сделали первый шаг. Они очень хотели. Струсили? Нет! Им просто стало страшно и чертовски захотелось жить. Они впервые увидели смерть, уродливую, смердящую, безобразную в своей откровенности. И это было вовсе не красиво и благородно, как в фильмах о ловких мушкетерах и доблестных рыцарях, где герой умирал от укола шпагой на руках верного товарища. Здесь все иначе, здесь — ад: разорванные тела тех, с кем еще вчера сидел за одной партой, застывшие гримасы ужаса и боли на лицах, еще утром веселых и озорных, а теперь с трудом узнаваемых. От ужаса испугались, спрятались даже их детские слезы, затаились где-то глубоко в душах.
Жизнь стала измеряться не днями — боями. И с каждым боем исчезала робость, детскость, душа грубела, закалялась, появлялось ожесточение в бою, наглость, накал, ярость. Мальчики становились солдатами. И, казалось, все эти пули, убившие их товарищей, рикошетом прошили их души, души живых, пока еще живых.
Им, мальчикам 1925 года, досталась война стремительная; не паника и растерянность 1941, а твердая вера в свои силы и в свою победу, до которой непременно нужно было дожить! В этой набирающей обороты военной машине они теряли своих товарищей, порой даже не успевая осознать, жив ли еще твой друг, прильнувший мокрым от пота и крови лбом к щитку пулемета. И снова приказ, снова атака. И потом до конца жизни чувство вины за то, что выжил ты, а не он; за то, что тогда пошел вперед по приказу, а не назад, по зову сердца, к товарищу, у замолчавшего пулемета.
Кто и почему решил, что этих мальчиков, по-детски отчаянных, решительных, отважных, честных, искренне любящих свою землю, не должно больше на ней быть? Кто и почему, какой неумолимый жребий выбрал их для последнего рокового боя, кровавого, беспощадного, бесконечного…
… Им казалось в ту ночь, что мир сузился, сжался от ужаса до размеров вот этой проклятой высотки, и ничего не было больше вокруг, ни леса, ни неба, ни звезд, только эта высотка, очень нужная, очень важная. И было больно, противно от сладковато-кислого запаха крови и пороха, страшно до тошноты; глохло и гудело в ушах от скрежета металла, свиста минометных снарядов и стонов истекающих кровью товарищей. И понимая, что это конец, все же чертовски хотелось жить!
А утром взошло солнце. Ночной бой закончился. Мир не обрушился и не перестал существовать, просто остановились, разорвались, замерли сто сердец, горячих, юных. Просто в ту ночь где-то в глухих деревнях и многолюдных городах не могли уснуть, метались от окна к окну сто матерей, чувствуя боль и непоправимую беду. Просто где-то на книжных полках осиротели чьи-то недочитанные книжки и недописанные тетрадки. Просто где-то в пространстве и времени замерли сто непрожитых жизней. Просто черными птицами разлетелись по стране сто похоронок. Просто шла война…
Вскоре была Победа, долгожданная, радостная, с грохотом салютов и пламенными громкими речами. Но до них, оставшихся в глухом лесу на едва приметной высотке, не доносились праздничные залпы. У братских могил, вдоль оживленных шоссе, салютовали пионеры, но снова эти парады были не для них, забытых и ненайденных, оставшихся в окопах или захороненных в сделанных второпях могилах, а потому почти никак не обозначенных. И после войны мимо них, этих холмиков с покосившимися оградками проходили редкие грибники да лесники. Кто там лежит? Да кто знает? Война была, 20 миллионов погибло. Всех не упомнишь. А у военкоматов полно дел да отчетов. Когда там разбираться да поименно всех искать?
Мальчики поначалу, завидев людей, еще звали, кричали «Мы здесь, под эти холмом!» Но никто их не слышал. Со временем голоса слабели. Они слишком устали в том бою, чтобы сражаться теперь за себя. Мальчики защитили Родину, они сделали все, что могли в свои девятнадцать. Но кто теперь защитит их от забвения?

_______________________________________________

Заканчивается лето. Перед отъездом мы приходим на место боя попрощаться с солдатами, которых нашли в этом году. И уходя, я чувствую затылком, загривком, каким-то особым, неизвестным медицине нервом, как вслед мне смотрят сотни пар глаз, а в ушах звучит один вопрос, возникающий из ниоткуда, отовсюду: «А как же мы?» Я оборачиваюсь и долго смотрю на пустую лесную дорогу, на которой стоят сотни еще не найденных солдат…
Наутро отправляемся в дорогу. И снова я чувствую, как мальчики с тоской смотрят вслед нашим уезжающим до следующего лета машинам. И весь год меня преследуют их грустные и растерянные взгляды, и все звучат их голоса: «А как же мы?»
А вы спрашиваете: «Зачем искать?»

Богачева Ирина
И хотя никакой нет вины за тобою,
Ты почувствуешь вдруг, от него уходя,
Будто он с укоризной и тихою болью
Сквозь могильную землю глядит на тебя…